Опуститься до Трампа

ЛОНДОН – Республиканский истеблишмент лезет из кожи вон, пытаясь изобразить новоизбранного президента Дональда Трампа гарантом преемственности. Конечно, ничего подобного он собой не представляет. Он выступал против политического истеблишмента, и, по его же словам на предвыборном митинге, победа для него означает «Брексит плюс, плюс, плюс». Сейчас, когда за несколько месяцев произошло два политических землетрясения, а за ними непременно последуют другие, мы вполне можем согласиться с суждением посла Франции в США: мир в том виде, каким мы его знаем, «рассыпается на глазах».

Последний раз людям так казалось в эпоху двух мировых войн, с 1914 по 1945 год. Ощущение «рассыпающегося» мира передано в стихотворении 1919 поэмы Уильяма Батлера Йейтса «Второе пришествие»: «Все рушится, основа расшаталась, / Мир захлестнули волны беззаконья». Когда традиционные институты власти основательно дискредитированы войной, вакуум легитимности заполняется влиятельными демагогами и популистскими диктатурами: «У добрых сила правоты иссякла, / А злые будто бы остервенились». Освальд Шпенглер высказывал ту же идею в своей работе «Закат Европы», опубликованной в 1918 году.

Политический прогноз Йейтса был сформирован его религиозной эсхатологией. Он считал, что мир должен был пройти через «кошмар», чтобы «родился Вифлеем». Для своего времени он был прав. Кошмар, который он разглядел, продолжался в течение Великой депрессии 1929-1932 годов, и кульминацией его стала Вторая мировая война. Они были прелюдией «второго пришествия», но не Христа, а либерализма, построенного на более надежной социальной основе.

Но были ли кошмары депрессии и войны необходимой прелюдией? Действительно ли ужас – цена, которую мы должны заплатить за прогресс? Зло действительно часто выступает проводником добра (без Гитлера не было бы ни ООН, ни Pax Americana, ни Евросоюза, ни табу на расизм, ни деколонизации, ни кейнсианской экономики, ни многого другого). Но из этого не следует, что зло необходимо для добра, и тем более что нам следует стремиться к нему как к средству достижения цели.

Мы не можем принять политику потрясений, потому что не можем быть уверены, что в результате появится новый Рузвельт, а не новый Гитлер. Любой приличный, разумный человек на��еется на то, что прогресса можно добиться более мягкими методами.

Но должен ли более мягкий метод – назвать ли его парламентской или конституционной демократией – время от времени претерпевать катастрофическую ломку? Обыкновенно это объясняют так: система терпит крах, потому что элиты теряют связь с массами. Но почему же, хотя такой утраты связи можно было бы ожидать, скорее, при диктатуре, разочарование в демократии исходит от самих демократических стран?

Одно из объяснений, восходящее к Аристотелю, заключается в искажении демократии плутократией. Чем больше неравенства в обществе, тем больше образ жизни и ценности у богатых отличаются от «обычных» людей. Они замыкаются в символически закрытых сообществах, где считается приличным, респектабельным и приемлемым высказываться публично только определенным образом. Это уже само по себе в значительной степени подразумевает неравноправие. Для сторонников Трампа его ляпы не были ляпами вообще, а даже если и были, то их это не волновало.

Но удар по основе легитимности наносит экономика, а не культура. Именно тогда, когда плоды экономического прогресса достаются, главным образом, тем, кто и так уже богат, расхождение между культурными ценностями меньшинства и большинства становится серьезным дестабилизирующим фактором. Именно это, я думаю, и происходит в демократическом мире.

Второе пришествие либерализма в лице Рузвельта, Кейнса и основателей Европейского союза погубила экономика глобализации: стремление к идеальному равновесию за счет свободного движения товаров, капитала и рабочей силы, что неразрывно связано с терпимостью к финансовым преступлениям, неприлично большим обогащением немногих, высоким уровнем безработицы и неполной занятости, а также сокращением роли государства в обеспечении благосостояния. Возникающее в результате экономическое неравенство срывает демократические покровы, благодаря которым большинство граждан не видит, как на самом деле работает власть.

«Остервенение» популистов несет простой, понятный и теперь повсеместно звучащий посыл: элиты эгоистичны, коррумпированы, а зачастую и преступны. Власть нужно вернуть народу. Безусловно, не случайно, что два самых больших политических потрясения года – «Брексит» и избрание Трампа – произошли в двух странах, где экономика больше всего следовала неолиберальным канонам.

О геополитических и экономических взглядах Трампа следует судить на фоне этого разочарования, а не по идеальным моральным или экономическим стандартам. Иными словами, «трампизм» может привести к разрешению кризиса либерализма, а не стать предвестником его распада.

С этой точки зрения, изоляционизм Трампа – популистский способ сказать, что США должны отказаться от обязательств, которые у них нет ни сил, ни желания выполнять. Обещание сотрудничать с Россией, чтобы положить конец дикому конфликту в Сирии – разумно, даже если это означает победу режима Башара Асада. Мирно выпутаться из очевидных для всех глобальных обязательств – вот что станет для Трампа самой большой проблемой.

Протекционизм Трампа восходит к старой американской традиции. Экономика США, с ее высокой заработной платой и большим количеством рабочих мест в производстве, обвалилась при глобализации. Но как должен выглядеть протекционизм в жизнеспособной форме? Вопрос заключается в том, как добиться более строгого контроля, не разоряя при этом мировую экономику и не разжигая национальных конфликтов и расистских настроений.

Трамп также пообещал инвестировать от 800 миллиардов до 1 триллиона долларов в инфраструктуру, финансируя это за счет облигаций, а также сильно снизить налоги на корпорации. То и другое нацелено на создание 25 миллионов новых рабочих мест и стимулирование роста. Все это, наряду с обещанием сохранить социальное обеспечение для нуждающихся, представляет собой современную форму кейнсианской фискальной политики (хотя, конечно, не называется таковой). Достоинство ее в том, что она открыто бросает вызов неолиберальной одержимости дефицитами и сокращением задолженности, а также зацикленности на количественном смягчении как единственном – а ныне исчерпавшем себя – инструменте управления спросом.

Когда Трамп от популизма перейдет к политике, либералы должны не крутить носом презрительно и разочарованно, а задействовать положительный потенциал «трампизма». Его предложения нужно исследовать и исправлять, а не списывать со счетов, как невежественные бредни. Задача либералов в том, чтобы третье пришествие либерализма произошло с наименьшими потерями для либеральных ценностей. А какие-то потери неизбежно будут. В этом и заключается смысл «Брексита», победы Трампа и всех будущих побед популистов.